Неточные совпадения
А если и действительно
Свой долг мы ложно поняли
И наше назначение
Не в том, чтоб имя древнее,
Достоинство дворянское
Поддерживать охотою,
Пирами, всякой роскошью
И
жить чужим трудом,
Так надо было ранее
Сказать… Чему учился я?
Что видел я вокруг?..
Коптил я небо Божие,
Носил ливрею царскую.
Сорил казну народную
И думал
век так
жить…
И вдруг… Владыко праведный...
И я и миллионы людей, живших
века тому назад и живущих теперь, мужики, нищие духом и мудрецы, думавшие и писавшие об этом,
своим неясным языком говорящие то же, — мы все согласны в этом одном: для чего надо
жить и что хорошо.
Когда брат Натальи Савишны явился для получения наследства и всего имущества покойной оказалось на двадцать пять рублей ассигнациями, он не хотел верить этому и говорил, что не может быть, чтобы старуха, которая шестьдесят лет
жила в богатом доме, все на руках имела, весь
свой век жила скупо и над всякой тряпкой тряслась, чтобы она ничего не оставила. Но это действительно было так.
Сколько ни
живу я на
веку, не слышал я, паны-братья, чтобы козак покинул где или продал как-нибудь
своего товарища.
«Я человек мягкий, слабый,
век свой провел в глуши, — говаривал он, — а ты недаром так много
жил с людьми, ты их хорошо знаешь: у тебя орлиный взгляд».
Или вовсе ничего не скажет, а тайком поставит поскорей опять на
свое место и после уверит барина, что это он сам разбил; а иногда оправдывается, как видели в начале рассказа, тем, что и вещь должна же иметь конец, хоть будь она железная, что не
век ей
жить.
— Да, упасть в обморок не от того, от чего вы упали, а от того, что осмелились распоряжаться вашим сердцем, потом уйти из дома и сделаться его женой. «Сочиняет, пишет письма, дает уроки, получает деньги, и этим
живет!» В самом деле, какой позор! А они, — он опять указал на предков, — получали, ничего не сочиняя, и проедали весь
свой век чужое — какая слава!.. Что же сталось с Ельниным?
Золотой
век — мечта самая невероятная из всех, какие были, но за которую люди отдавали всю жизнь
свою и все
свои силы, для которой умирали и убивались пророки, без которой народы не хотят
жить и не могут даже и умереть!
А прочие
век свой живут на станциях.
— А так… Вы
свое, по закону, получили сполна в форме приданого… Вот и любуйтесь на
свои тряпки! Тьфу!.. Уж именно —
век живи,
век учись, а дураком умрешь…
Ты возразил, что человек
жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли ты, что пройдут
века и человечество провозгласит устами
своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
Уходит наконец от них, не выдержав сам муки сердца
своего, бросается на одр
свой и плачет; утирает потом лицо
свое и выходит сияющ и светел и возвещает им: «Братья, я Иосиф, брат ваш!» Пусть прочтет он далее о том, как обрадовался старец Иаков, узнав, что
жив еще его милый мальчик, и потянулся в Египет, бросив даже Отчизну, и умер в чужой земле, изрекши на
веки веков в завещании
своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно в кротком и боязливом сердце его во всю его жизнь, о том, что от рода его, от Иуды, выйдет великое чаяние мира, примиритель и спаситель его!
— А что, говорят, граф-таки
пожил на
своем веку? — спросил я.
На разъездах, переправах и в других тому подобных местах люди Вячеслава Илларионыча не шумят и не кричат; напротив, раздвигая народ или вызывая карету, говорят приятным горловым баритоном: «Позвольте, позвольте, дайте генералу Хвалынскому пройти», или: «Генерала Хвалынского экипаж…» Экипаж, правда, у Хвалынского формы довольно старинной; на лакеях ливрея довольно потертая (о том, что она серая с красными выпушками, кажется, едва ли нужно упомянуть); лошади тоже довольно
пожили и послужили на
своем веку, но на щегольство Вячеслав Илларионыч притязаний не имеет и не считает даже званию
своему приличным пускать пыль в глаза.
Те, которые не могут, те останутся доживать
свой век, как образчики прекрасного сна, которым дремало человечество. Они слишком
жили фантазией и идеалами, чтоб войти в разумный американский возраст.
— Слава Богу, не оставил меня Царь Небесный
своей милостью! — говорила она, умирая, — родилась рабой, жизнь
прожила рабой у господ, а теперь, ежели сподобит всевышний батюшка умереть — на
веки вечные останусь… Божьей рабой!
И вот поразительно, до чего эти течения
живут мыслью ненавистного XIX
века и не порождают никакой
своей оригинальной мысли.
Номера все были месячные, занятые постоянными жильцами. Среди них, пока не вымерли,
жили тамбовские помещики (Мосолов сам был из их числа), еще в семидесятых годах приехавшие в Москву доживать
свой век на остатки выкупных, полученных за «освобожденных» крестьян.
Дом был выстроен во второй половине XVIII
века поэтом совместно с братом генерал-поручиком А. М. Херасковым. Поэт Херасков
жил здесь с семьей до самой
своей смерти.
— Ведь вот старики-то
прожили век, — думал Галактион вслух, отдаваясь внутреннему течению
своих мыслей.
В тех уездах Оренбургской губернии, где
прожил я большую половину
своего века, сосна — редкость.
Найдите себе жену богатую да такую, чтоб любила вас так, как я;
живите с ней в радости, а я, девушка простая, доживу, как-нибудь, скоротаю
свой век, в четырех стенах сидя, проклинаючи
свою жизнь».
Агафья тотчас освоилась с новым
своим положением, точно она
век свой иначе не
жила.
— Не по тому месту бьешь, Ермолай Семеныч, — жаловалась она. — Ты бы в самую кость норовил… Ох, в чужой
век живу! А то страви чем ни на есть… Вон Кожин как жену
свою изводит: одна страсть.
— Вот уж это ты совсем глупая… Баушка Лукерья
свое возьмет, не беспокойся, обжаднела она, сказывают, а ты ей всего-то не отдавай. Себе оставляй… Пригодятся как-нибудь. Не
век тебе
жить с баушкой Лукерьей…
Жаль было Марье старухи-матери, да жить-то ведь ей, Марье, а мать
свой век изжила.
— Да уж такое… Все науки произошел, а тут и догадаться не можешь?.. Приехал ты к нам, Иван Петрович, незнаемо откуда и, может, совсем хороший человек, — тебе же лучше. А вот напрасно разговорами-то
своими девушку смущаешь. Девичье дело, как невитое сено… Ты вот поговоришь-поговоришь, сел в повозку, да и был таков, поминай как звали, а нам-то здесь
век вековать. Незавидно
живем, а не плачем, пока бог грехам терпит…
— А такой… Не нами это заведено, не нами и кончится. Все
живет девушка, ничего не знает, а тут и
свои крылышки отрастут. Не
век вековать с отцом-то… Был у меня и женишок для вас на примете, да только не стоит он красоты вашей. Балуется очень… По крышам вместе, бывало, лазили ребячьим делом.
—
Век ее заел! — воскликнула Анна Гавриловна. — А кто бы ее и взял без него!.. Приехавши сюда, мы все узнали: княгиня только по доброте
своей принимала их, а не очень бы они стоили того. Маменька-то ее все именье в любовников
прожила, да и дочка-то, верно, по ней пойдет.
— Нет, не бывал!.. В Новоселках, когда он
жил у себя в деревне, захаживал к нему; сколько раз ему отседова книг, по его приказанью, высылал!.. Барин важный!.. Только вот, поди ты: весь
век с ключницей
своей, словно с женой какой,
прожил.
— Позволь! ты говоришь:"Кабы не палка!"Но ведь нельзя же
век свой с палкой
жить! Представь себе, что палки нет… ведь можно себе это представить?
Я вам доложу про себя, Николай Иваныч: я
век свой прожил шутя…
— Действительно не умею, — отвечал князь, — хоть и
жил почти весь
век свой между литераторами и, надобно сказать, имел много дорогих и милых для меня знакомств между этими людьми, — прибавил он, вздохнув.
— Наконец — господи боже мой! — я тебе узнала цену, сравнив его с тобой! — воскликнула Настенька. — Ты тоже эгоист, но ты живой человек, ты
век свой стремишься к чему-нибудь, страдаешь ты, наконец, чувствуешь к людям и к их известным убеждениям либо симпатию, либо отвращение, и сейчас же это выразишь в жизни; а Белавин никогда: он обо всем очень благородно рассудит и дальше не пойдет! Ему легко
жить на свете, потому что он тряпка, без крови, без сердца, с одним только умом!..
Подхалюзин. Что об вас-то толковать! Вы, Самсон Силыч, отжили
свой век, слава Богу,
пожили; а Алимпияда-то Самсоновна, известное дело, барышня, каких в свете нет. Я вам, Самсон Силыч, по совести говорю, то есть как это все по моим чувствам: если я теперича стараюсь для вас и все мои усердия, можно сказать, не жалея пота-крови, прилагаю — так это все больше по тому самому, что жаль мне вашего семейства.
Что я такое?
прожил век свой тихо, безвестно, исполнил только
свое дело и был еще горд и счастлив этим.
— Дело, кажется, простое, — сказал дядя, — а они бог знает что заберут в голову… «разумно-деятельная толпа»!! Право, лучше бы тебе остаться там.
Прожил бы ты
век свой славно: был бы там умнее всех, прослыл бы сочинителем и красноречивым человеком, верил бы в вечную и неизменную дружбу и любовь, в родство, счастье, женился бы и незаметно дожил бы до старости и в самом деле был бы по-своему счастлив; а по-здешнему ты счастлив не будешь: здесь все эти понятия надо перевернуть вверх дном.
Женился бы, послал бы бог тебе деточек, а я бы нянчила их — и
жил бы без горя, без забот, и
прожил бы
век свой мирно, тихо, никому бы не позавидовал; а там, может, и не будет хорошо, может, и помянешь слова мои…
— Попить, ничего, попей!.. Вино куражит человека!.. Помни одно, что вы с Сусанной Николаевной не перестарки какие, почесть еще сосунцы, а старичок ее не
век же станет
жить, может, скоро уберется, и женишься ты тогда на
своей милой Сусаннушке, и пойдет промеж вас дело настоящее.
Тогда является ко мне священник из того прихода, где
жил этот хлыстовщик, и стал мне объяснять, что Ермолаев вовсе даже не раскольник, и что хотя судился по хлыстовщине [Хлыстовщина — мистическая секта, распространившаяся в России в XVII
веке.], но отрекся от нее и ныне усердный православный, что доказывается тем, что каждогодно из Петербурга он привозит удостоверение о
своем бытии на исповеди и у святого причастия; мало того-с: усердствуя к их приходской церкви, устроил в оной на
свой счет новый иконостас, выкрасил, позолотил его и украсил даже новыми иконами, и что будто бы секта хлыстов с скопческою сектою не имеет никакого сходства, и что даже они враждуют между собою.
И протопоп рассказал жене все, что было с ним у Гремучего ключа, и добавил, что отныне он
живет словно вторую жизнь, не
свою, а чью-то иную, и в сем видит себе и урок и укоризну, что словно никогда не думал о бренности и ничтожестве
своего краткого
века.
Если в прежнее время, во времена Рима, в Средние
века, случалось, что христианин, исповедуя
свое учение, отказывался от участия в жертвах, от поклонения императорам, богам, или в Средние
века от поклонения иконам, от признания папской власти, то отрицания эти, во-первых, были случайны: человек мог быть поставлен в необходимость исповедания
своей веры и мог
прожить жизнь, не будучи поставлен в эту необходимость.
— А не приставайте — не совру! Чего она пристаёт, чего гоняет меня, забава я ей? Бог, да то, да сё! У меня лева пятка умней её головы — чего она из меня душу тянеть? То — не так, друго — не так, а мне что? Я
свой век прожил, мне наплевать, как там правильно-неправильно. На кладбищу дорога всем известна, не сам я туда пойду, понесуть; не бойсь, с дороги не собьются!
— Значит, она много видела на
своем веку? Откуда она родом? Где она раньше
жила?
Вообще невестками
своими, как и внуками, Татьяна Власьевна была очень довольна и в случае каких недоразумений всегда говорила: «Ну, милушка, час терпеть, а
век жить…» Но она не могла того же сказать о невитом сене, Нюше, характер которой вообще сильно беспокоил Татьяну Власьевну, потому что напоминал собой нелюбимую дочь-модницу, Алену Евстратовну.
Ближайшее знакомство с Головинским произошло как-то само собой, так что Татьяна Власьевна даже испугалась, когда гость сделался в доме совсем
своим человеком, точно он
век у них
жил.
— Да надо завернуть в Хотьковскую обитель за Настенькой: она уж четвертый месяц
живет там у
своей тетки, сестры моей, игуменьи Ирины. Не
век ей оставаться невестою, пора уж быть и женою пана Гонсевского; а к тому ж если нам придется уехать в Польшу, то как ее после выручить? Хоть, правду сказать, я не в тебя, Андрей Никитич, и верить не хочу, чтоб этот нижегородский сброд устоял против обученного войска польского и такого знаменитого воеводы, каков гетман Хоткевич.
— Поклонись, брат, еще раз от меня твоему боярину.
Век не забуду его благодеяний! По милости его я могу теперь завестись
своим домиком и
жить не хуже всякого атамана.
Живя почти исключительно материальной, плотской жизнью, простолюдин срастается, так сказать, с каждым предметом, его окружающим, с каждым бревном
своей лачуги; он в ней родился, в ней
прожил безвыходно
свой век; ни одна мысль не увлекала его за предел родной избы: напротив, все мысли его стремились к тому только, чтобы не покидать родного крова.
— Вы не жизнь строили — вы помойную яму сделали! Грязищу и духоту развели вы делами
своими. Есть у вас совесть? Помните вы бога? Пятак — ваш бог! А совесть вы прогнали… Куда вы ее прогнали? Кровопийцы! Чужой силой
живете… чужими руками работаете! Сколько народу кровью плакало от великих дел ваших? И в аду вам, сволочам, места нет по заслугам вашим… Не в огне, а в грязи кипящей варить вас будут.
Веками не избудете мучений…